Неточные совпадения
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь
землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то
дрожит, но где
дрожит и как
дрожит — разыскать невозможно.
Тяжело ревнули широкими горлами чугунные пушки;
дрогнула, далеко загудевши,
земля, и вдвое больше затянуло дымом все поле.
Девочка только
дрожала; мальчик же, стоя на голых коленочках, размеренно подымал ручонку, крестился полным крестом и кланялся в
землю, стукаясь лбом, что, по-видимому, доставляло ему особенное удовольствие.
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и ушел в сад, в угол, затененный кирпичной, слепой стеной соседнего дома. Там, у стола, врытого в
землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его
дрожат.
В узеньком тупике между гнилых заборов человек двадцать мальчишек шумно играют в городки. В стороне лежит, животом на
земле, Иноков, босый, без фуражки; встрепанные волосы его блестят на солнце шелком, пестрое лицо сморщено счастливой улыбкой, веснушки
дрожат. Он кричит умоляющим тоном, возбужденно...
Вдруг где-то, близко, медь оркестра мощно запела «Марсельезу», все люди в ограде, на улице пошевелились, точно под ними
дрогнула земля, и кто-то истерически, с радостью или с отчаянием, закричал...
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся от сильного и горячего дыхания губы, колени у ней
дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на
землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром,
дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием
земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Как тогда у него
дрогнуло сердце, когда он увидел побледневшее от страха детское личико и жалко цеплявшиеся за
землю ручонки…
Иван сидел, зажав себе уши руками и смотря в
землю, но начал
дрожать всем телом. Голос продолжал...
Мы нашли бедного Максима на
земле. Человек десять мужиков стояло около него. Мы слезли с лошадей. Он почти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно с удивлением глядел кругом и покусывал посиневшие губы… Подбородок у него
дрожал, волосы прилипли ко лбу, грудь поднималась неровно: он умирал. Легкая тень молодой липы тихо скользила по его лицу.
Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине,
дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную
землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из
земли на каждом шагу; мосты
дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
Дерево
дрожит слишком частой
дрожью, яблоки стучат по
земле, как град…
В центре толпы, растопырив передние ноги и
дрожа всем телом, сидит на
земле сам виновник скандала — белый борзой щенок с острой мордой и желтым пятном на спине.
Он всё не знал, куда их девать, ломал себе над ними голову,
дрожал от страха, что их украдут, и наконец будто бы решил закопать их в
землю.
Но до чтения ли, до письма ли было тут, когда душистые черемухи зацветают, когда пучок на березах лопается, когда черные кусты смородины опушаются беловатым пухом распускающихся сморщенных листочков, когда все скаты гор покрываются подснежными тюльпанами, называемыми сон, лилового, голубого, желтоватого и белого цвета, когда полезут везде из
земли свернутые в трубочки травы и завернутые в них головки цветов; когда жаворонки с утра до вечера висят в воздухе над самым двором, рассыпаясь в своих журчащих, однообразных, замирающих в небе песнях, которые хватали меня за сердце, которых я заслушивался до слез; когда божьи коровки и все букашки выползают на божий свет, крапивные и желтые бабочки замелькают, шмели и пчелы зажужжат; когда в воде движенье, на
земле шум, в воздухе трепет, когда и луч солнца
дрожит, пробиваясь сквозь влажную атмосферу, полную жизненных начал…
Нелли
дрожала, крепко сжимая своей рукой мою, смотрела в
землю и изредка только бросала кругом себя пугливый взгляд, как пойманный зверок.
— Какой это начальник! — говорили они, — идет, бывало, начальник —
земля у него под ногами
дрожит, а этот идет, ногами во все стороны дрыгает, словно кому киселя дать хочет!
Лицо станового
дрогнуло, он затопал ногами и, ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул удар, Михаило покачнулся, взмахнул рукой, но вторым ударом становой опрокинул его на
землю и, прыгая вокруг, с ревом начал бить ногами в грудь, бока, в голову Рыбина.
Знамя красно
дрожало в воздухе, наклоняясь вправо и влево, и снова встало прямо — офицерик отскочил, сел на
землю. Мимо матери несвойственно быстро скользнул Николай, неся перед собой вытянутую руку со сжатым кулаком.
И вдруг почувствовала, что ноги у нее
дрогнули, отяжелели, точно примерзли к
земле, — из-за угла тюрьмы спешно, как всегда ходят фонарщики, вышел сутулый человек с лестницей на плече.
Раздалися гулы-громы подземные, стонет от них матушка сыра-земля, стонет,
дрожит, хочет восколыбнуться.
Идет полк с музыкой —
земля под ним
дрожит и трясется, идет и бьет повсюду врагов отечества: турок, немцев, поляков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может понять и сделать русский солдат: укрепление соорудить, мост построить, мельницу возвести, пекарню или баню смастерить.
Но игумен стоял сам не свой, потупя очи в
землю, и
дрожал всем телом.
Держа в одной руке шлейф и хлыст с лиловым камнем в рукоятке, она гладила маленькой рукой ласково оскаленную морду коня, — он косился на нее огненным глазом, весь
дрожал и тихонько бил копытом по утоптанной
земле.
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не
дрогнул пистолет.
И что за диво?.. Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
Люди, прикладывая руки к козырьку и приговаривая: «слушаю, ваше превосходительство», поспешно и покорно исполнили приказания; между тем полуобнаженный, бледный истязуемый человек, нахмурив брови и глядя в
землю,
дрожа челюстью и оголенными ногами, дожидался.
Кожемякин всматривался в лица людей, исчерченные морщинами тяжких дум, отупевшие от страданий, видел тусклые, безнадёжно остановившиеся или безумно горящие глаза,
дрожь искривлённых губ, судороги щёк, неверные, лишённые смысла движения, ничем не вызванные, странные улыбки, безмолвные слёзы, — порою ему казалось, что перед ним одно исстрадавшееся тело, судорожно бьётся оно на
земле, разорванное скорбью на куски, одна изболевшаяся душа; он смотрел на людей и думал...
А через два дня он, поддерживаемый ею и Тиуновым, уже шёл по улицам города за гробом Хряпова. Город был окутан влажным облаком осеннего тумана, на кончиках голых ветвей деревьев росли,
дрожали и тяжело падали на потную
землю крупные капли воды. Платье покрывалось сыростью, точно капельками ртути. Похороны были немноголюдны, всего человек десять шагало за гробом шутливого ростовщика, которому при жизни его со страхом кланялся весь город. Гроб — тяжёлую дубовую колоду — несли наёмные люди.
В чёрном небе
дрожали золотые цепи звёзд, было так тихо, точно
земля остановилась в беге и висит неподвижно, как маятник изломанных часов.
Ночь росла и крепла, наполняясь странными тихими звуками. В степи печально посвистывали суслики, в листве винограда
дрожал стеклянный стрекот кузнечиков, листва вздыхала и шепталась, полный диск луны, раньше кроваво-красный, бледнел, удаляясь от
земли, бледнел и всё обильнее лил на степь голубоватую мглу…
— Тише! Бога ради, тише! — прошептал Истома, поглядывая с робостию вокруг себя. — Вот что!.. Так ты из наших!.. Ну что, Юрий Дмитрич?.. Идет ли сюда из Москвы войско? Размечут ли по бревну этот крамольный городишко?.. Перевешают ли всех зачинщиков? Зароют ли живого в
землю этого разбойника, поджигу, Козьму Сухорукова?.. Давнуть, так давнуть порядком, — примолвил он шепотом. — Да, Юрий Дмитрич, так, чтоб и правнуки-то дрожкой
дрожали!
Тысячи звуков смешивались здесь в длинный скачущий гул: тонкие, чистые и твердые звуки каменщичьих зубил, звонкие удары клепальщиков, чеканящих заклепы на котлах, тяжелый грохот паровых молотов, могучие вздохи и свист паровых труб и изредка глухие подземные взрывы, заставлявшие
дрожать землю.
Снег валил густыми, липкими хлопьями; гонимые порывистым, влажным ветром, они падали на
землю, превращаясь местами в лужи, местами подымаясь мокрыми сугробами; клочки серых, тяжелых туч быстро бежали по небу, обливая окрестность сумрачным светом; печально смотрели обнаженные кусты; где-где
дрожал одинокий листок, свернувшийся в трубочку; еще печальнее вилась снежная дорога, пересеченная кое-где широкими пятнами почерневшей вязкой почвы; там синела холодною полосою Ока, дальше все застилалось снежными хлопьями, которые волновались как складки савана, готового упасть и окутать
землю…
Егорушка лежал на тюке и
дрожал от холода, хотя солнце скоро показалось на небе и высушило его одежду, тюк и
землю.
У городской стены прижался к ней, присел на
землю низенький белый кабачок и призывно смотрит на людей квадратным оком освещенной двери. Около нее, за тремя столиками, шумят темные фигуры, стонут струны гитары, нервно
дрожит металлический голос мандолины.
Несколько секунд ему было приятно ощущать жгучее прикосновение железа, оно укрощало боль в шее, но рельс
дрожал и пел громче, тревожнее, он наполнял тело ноющим стоном, и
земля, тоже вздрагивая мелкою
дрожью, как будто стала двигаться, уплывая из-под тела, отталкивая его от себя.
Маклаков
дрожал. Схватил Евсея за лацкан пальто и тотчас выпустил его, подул себе на пальцы, как будто ожёг их, и затопал ногами о
землю.
Дедушка Матвей Иваныч говаривал: когда я иду, то
земля подо мной
дрожит, — и радовался этому обстоятельству.
Красные пятна от костра вместе с тенями ходили по
земле около темных человеческих фигур,
дрожали на горе, на деревьях, на мосту, на сушильне; на другой стороне обрывистый, изрытый бережок весь был освещен, мигал и отражался в речке, и быстро бегущая бурливая вода рвала на части его отражение.
Нам негде было укрыться. Вот стало темно, и шелест травы зазвучал громче, испуганно. Грянул гром — и тучи
дрогнули, охваченные синим огнём. Крупный дождь полился ручьями, и один за другим удары грома начали непрерывно рокотать в пустынной степи. Трава, сгибаемая ударами ветра и дождя, ложилась на
землю. Всё
дрожало, волновалось.
Года два тому назад на этом месте стоял дом огородника Панфила; огородника кто-то убил, дом подожгли, вётлы обгорели, глинистая
земля, смешанная с углём и золою, была плотно утоптана игроками в городки; среди остатков кирпичного фундамента стояла печь, торчала труба; в ясные ночи над трубою, невысоко в небе,
дрожала зеленоватая звезда.
Лишь после этого Яков почувствовал, что он смертельно испуган, испуган так, что хотел закричать и не мог; руки его
дрожали и ноги не послушались, когда он хотел встать с колен. В двух шагах от него возился на
земле, тоже пытаясь встать, этот человек, без шапки, с курчавой головою.
Вздыхал ветер, и
дрожали огни фонарей, а казалось —
дрожит темно-серое небо, засевая
землю мелким, как пыль, октябрьским дождем. Мокрая проститутка тащила вверх по улице пьяного, держа его под руку, толкая, он что-то бормотал, всхлипывал. Женщина утомленно и глухо сказала...
Новые гости также прошли все покои и вошли в опочивальню боярышни. При виде открывшейся им картины они были поражены полным удивлением: сановник, ожидавший со стороны Плодомасова сопротивления и упорства, недоумевал, видя, что дерзкий насильник
дрожит и все его личарды лежат распростертые ниц на
земле. Оскорбленный отец ожидал услыхать вопли и стенания своей одинокой дочери и также недоумевал, видя ее покоющейся своею головкою на теплой материнской груди.
— Когда стадо бизонов бежит через пампасы, то
дрожит земля, а в это время мустанги, испугавшись, брыкаются и ржут.
Интересно мне слушать этих людей, и удивляют они меня равенством уважения своего друг ко другу; спорят горячо, но не обижают себя ни злобой, ни руганью. Дядя Пётр, бывало, кровью весь нальётся и
дрожит, а Михаила понижает голос свой и точно к
земле гнёт большого мужика. Состязаются предо мной два человека, и оба они, отрицая бога, полны искренней веры.
А по краям дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по
земле истощённые тела,
дрожат в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза горят, как угли; неустанно грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
В пристройке, где он дал мне место, сел я на кровать свою и застыл в страхе и тоске. Чувствую себя как бы отравленным, ослаб весь и
дрожу. Не знаю, что думать; не могу понять, откуда явилась эта мысль, что он — отец мой, — чужая мне мысль, ненужная. Вспоминаю его слова о душе — душа из крови возникает; о человеке — случайность он на
земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при вопросе моём. Развернул книгу, рассказывается в ней о каком-то французском кавалере, о дамах… Зачем это мне?